Кирилл Широков:
«Я не боюсь быть непонятым»

Кирилл Широков:
«Я не боюсь быть непонятым»

Журнал reMusik.org продолжает вспоминать недавно прошедший фестиваль современной музыки «Московский форум». Одним из героев концерта «Свободные радикалы» стал композитор, импровизатор, поэт и в каком-то смысле философ Кирилл Широков. В интервью Марии Невидимовой он рассказал, почему пишет музыку для себя, и что для него означает понятие красоты.

Мне всегда интересно взаимодействовать с неизвестным

— Кирилл, в своём посте на Facebook вы назвали фестиваль «Московский форум» уникальным и неповторимым событием. Почему?

Каждый «Московский форум», на котором я присутствовал, казался мне уникальным. Но этот – специфический, потому что Владимир Григорьевич Тарнопольский [художественный руководитель форума – прим. ред.] разработал программу, к которой сам настроен очень критически. Весь фестиваль был выстроен как критика самого себя и вещей, которые его образуют. Следовательно, я тоже стал одним из объектов этой, часто недостаточно обоснованной, на мой взгляд, критики. И это безумно интересно, ведь смысл фестивалей обычно заключается в том, чтобы презентовать явления в более или менее объективном ключе. А здесь они были представлены субъективно и, в ряде случаев, негативно. Это, мне кажется, достаточно радикальный жест.

— На форуме прозвучало ваше сочинение «Numbers», в котором инструменты вступали свободно, повинуясь логике случайности. Получается, вы написали музыку, неизвестную до конца даже вам?

Это и было моей задачей. Мне всегда интересно взаимодействовать с неизвестным. На протяжении девяти лет я ищу способы письма, при которых по-настоящему бы не знал, что выйдет в итоге. Теперь, написав совершенно неизвестную для себя музыку, я решил задачу на новом уровне.

— Думаю, подобную задачу не ставили перед собой ни художник-ремесленник Возрождения, ни творец-мессия романтической эпохи. К какому типу художника вы можете себя отнести?

Это довольно сложный вопрос. Ремесленнический аспект очень важен. Наверное, ремесленничество можно сравнить с философией. Способность философа ставить вопросы, на которые есть план ответа, сопоставима со способностью ремесленника соответствовать задачам, которые он ставит перед собой. Кажется, что в этом смысле я очень рациональный композитор. Но решение тех или иных задач зависит от практик, которыми я владею. Их мне интересно преодолевать, оказываясь в местностях, которые я не могу распознавать точно. Ни интеллектом, ни ощущениями. В этом – экспериментальная составляющая письма. В ней не работает модель «вопрос – ответ».

— А каких художников, на ваш взгляд, больше среди современных композиторов?

Думаю, что ремесленников всегда больше. Проще воспроизводить то, чему уже научился. Творцами можно назвать и ремесленника, и экспериментатора – это довольно пафосное слово, на мой взгляд. Экспериментатор – это человек, который ставит себя в позицию риска. Не многим это интересно.

Я остаюсь собой, радикальным

— На «Московском форуме» вы попали под категорию «Свободных радикалов». Вы считаете себя радикальным композитором?

Наверное, да. Я часто думаю о понятии радикализма. На мой взгляд, это очень интимное явление: оно связано с внутренним риском, которому художник всё время подвергает себя, когда взаимодействует со слушателем и с самим собой. Я не боюсь быть непринятым или непонятым, не ставлю себе никаких ограничений. Клаус Ланг говорил о том, что радикальное – это корневое. Может быть, этим корнем и является постоянная попытка не уходить от себя и соответствовать своим интенциям, несмотря на конъюнктуру.

— Коммерческая музыка – это тоже определённая конъюнктура. А вы писали что-нибудь на заказ?

Да. Но я никогда не мог наступить себе на горло. Если я слышу, что от меня хотят что-то, чего я не хочу, то просто не делаю этого и, таким образом…

— Остаётесь искренним?

Как вам сказать… В моем представлении понятие искренности – это очень сложный вопрос. Невозможно отрефлексировать степень искренности или обманчивости собственных суждений. Поэтому сам бы я не стал определять, применимо ли к моей музыке это слово. Скорее всего, это может быть услышано и отрефлексировано снаружи, кем-то другим. А я остаюсь собой, радикальным.

— Такую профессиональную честность часто сопровождает болезненное восприятие того, что создаёшь. Когда вы слушаете свои сочинения, бывает ли так, что вы переживаете крайние степени эмоциональных состояний? К примеру, испытываете детский восторг или глубокую подавленность.

Лет пять назад такое бывало регулярно. Я пишу музыку для себя самого и никакой внешний цензор мне неинтересен. Но со временем ты входишь в ситуацию постоянного кризиса, творческой депрессии и никакого восторга и эйфории уже не испытываешь. И дело даже не в том, что моя музыка не нравится мне, просто со временем становится интереснее другая. Когда звучит мое сочинение, у меня словно закрываются каналы наслаждения, которые открыты, если я слушаю чужую музыку.

Для меня нормально писать в Facebook всё что угодно

— Помимо музыки, вы пишите стихи. Насколько эти процессы связаны у вас между собой?

Никак не связаны. В музыке невозможен знак, а в поэзии невозможен отказ от знака. Поэтому мне необходимо заниматься и тем, и другим, поскольку важна полнота территории, на которой я существую.

Возможно, эта территория – Facebook? В вашей ленте чуть ли не ежедневно появляются стихи, ноты, размышления.

Возможно. Это интересное для меня пространство для личного и профессионального, между которыми стерта граница. Думаю, что художник – это тип человека, которому необходимо существовать в местности, свободной от каких бы то ни было социальных клише. Для меня нормально писать в Facebook всё что угодно, делать личную территорию доступной для любого заинтересованного человека.

— Ваши посты – это момент рефлексии или репрезентация творчества?

Одно от другого неотделимо. Если я пишу что-то в Facebook – это репрезентация. Но это же может быть личностной и творческой рефлексией.

— Вы говорили, что ваш проект «Everyday melodies» – это тоже своего рода рефлексия: в нотах выражается подсознательное. Теперь, когда создано более 200 мелодий, можете ли вы назвать что-то общее, объединяющее их?

Все эти мелодии – одно и то же. Каждая из них пишется очень простым образом, не сочиняется, а подслушивается у самого себя, каждая тональна и каждая не соответствует правилам, по которым традиционно функционирует композиторская музыка. Но это, скорее, не исследование подсознательного, а одна из лёгких попыток освобождения от композиторских догм.

— Простое и тональное часто ассоциируется с понятием красоты. Можно ли сказать, что ваша музыка красивая?

Да.

Отношусь к своей музыке как к живому организму

— Процитирую один из ваших последних постов: «Становится слегка неловко, поскольку все вещи в нём [в вокальном цикле на стихи Каммингса – прим. ред.] божественно красивые в самом порочном смысле этого слова, а так нельзя». Что вы имели в виду?

Красота – это, в первую очередь, неприкрытое доступное. Что-то, что оказывается реализованным до конфликта со средой. Красота обслуживает ощущения гедониста, его реальность, и не требует дополнительных усилий для реализации. Под порочностью красоты я имею в виду результат согласия на то, чтобы в самом простом решении обнаруживать ничем не отполированное и не прикрытое сокровенное.

Есть клишированное представление о том, что художник обязательно должен соответствовать контексту, в котором находится. Контекст профессионального сообщества, в котором нахожусь я, не предполагает возможности прямого высказывания и взаимодействия с доступными актами человеческих чувств. Одновременно с этим мне неинтересно существование такой музыки в коммерческой модели, где художник ищет способы успешной репрезентации. Этим занимаются многие минималисты, например, или авторы так называемой «неоклассической» музыки. На мой взгляд, это странные явления, потому что они профанируют себя. Проблема этой профанации не в материале и подходе, а в принципиальном разрыве между проговариваемым и проговаривающимся. В случае с песнями на стихи Каммингса я не пытаюсь обслуживать ни профессиональный, ни коммерческий контекст.

— Песни на тексты Каммингса недавно исполнили в Московской филармонии. Они звучали в акустическом ремиксе с другой вашей музыкой. Смешивать и комбинировать ваши сочинения вы доверили Наталье Пшеничниковой [певица, руководитель Театра голоса «Ла Гол» – прим. ред].

Я отношусь к своей музыке как к живому организму, но не сакрализирую ее. Если другой человек решает воспринять мои сочинения просто как некую материю для того, чтобы сделать нечто иное, для меня важно не отказывать. Мы много работаем с Наташей Пшеничниковой, и я доверяю её чутью, её вкусу. Безусловно, звучавшее в ремиксе было моим только отчасти, но сам этот ремикс оказался новым живым организмом.

— Вас часто называют представителем молодого поколения композиторов. Вы согласны с этим?

Вряд ли. История про то, что композитор молод до 45 – ошибочна. Автор может развиться в 20, в 23, в 25 лет и после этого быть уже достаточно зрелым. Я занимаюсь вещами, в которых вполне уверен, и сохраняю сомнение, неизбывное свойство уверенности, необходимое для развития.

— Возможно ли предположить, кто будет после вас?

Не думаю. Очевидно, что российская реальность находится в каком-то странном затяжном кризисе. Он выражается во всех областях жизнедеятельности, в том числе, в художественной. Но, например, диктат институциональности, предполагаю, будет разрушен. Авторы, которые наследуют определенным институциональным логикам, часто задыхаются в условиях традиционных моделей репрезентации. Думаю, что это будет вымещено в пользу свободного персонального высказывания. А какими именно окажутся персональные высказывания – вряд ли возможно предсказать.

 

Если вы желаете получать информацию о концертах, образовательных программах, новых публикациях издательства и других событиях reMusik.org, подписывайтесь на нашу рассылку!

Если вы желаете получать информацию о концертах, образовательных программах, новых публикациях издательства и других событиях reMusik.org, подписывайтесь на нашу рассылку!